Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Бобырев. Нет, не был. (Решительно.) Да и не буду.
Клаверов. Напрасно. С одной стороны, Клара Федоровна, с другой — Шалимов — вот наши puissances du jour![110] Ты к нам надолго?
Бобырев (робко). Да хотелось бы совсем.
Клаверов. Что, разве в Семиозерске не повезло?
Бобырев. Не то чтобы не повезло, а надоело немного.
Клаверов. Ну, и ты…
Бобырев (инстинктивно привстает). Да, я желал бы… если только это возможно…
Набойкин. Да ты знаешь ли, Клаверов: ведь он женат!
Клаверов. А! женат! И, наверное, на хорошенькой! Уж не в Семиозерске ли нашел себе жену? Не знаю ли я ее; ведь я когда-то был там с сенаторскою ревизией!
Бобырев. Да, жена моя знает тебя.
Клаверов. А как она урожденная?
Бобырев. Мелипольская. Я женат на младшей.
Клаверов. Как же, как же. А ведь знаешь, Бобырев, жена твоя была в девушках удивительная красавица.
Бобырев. Она и теперь недурна.
Клаверов. Как я рад! Так ты хочешь перебраться в Петербург — что ж, это прекрасно!
Набойкин. Клаверов! он хотел обратиться к тебе!
Клаверов. Ну да; понимается. Что ж, я очень рад и, с своей стороны, что могу… Так ты женат на младшей Мелипольской! Как я буду рад возобновить знакомство! Кстати же, у нас, быть может, и место откроется…
Набойкин. Но ведь говорят об каком-то Нарукавникове…
Клаверов. Ну, это еще бабушка надвое сказала.
СЦЕНА V
Те же и князь Тараканов.
Князь Тараканов. Bonjour, Клаверов! Мсьё Набойкин!
Клаверов (представляя Бобырева). Мой товарищ Бобырев.
Князь Тараканов. Enchanté.[111] Меня прислал к вам дядя, Клаверов.
Клаверов. Что прикажете, князь?
Князь Тараканов. Во-первых, попрошу у вас сигару (садится и закуривает), а во-вторых, мой почтенный старец поручил передать вам, что сегодня он чувствует себя совершеннейшим осьмнадцатилетним юношей и потому приглашает вас принять участие в partie fine,[112] которую устраивает сегодня за городом Клара.
Клаверов. Я всегда к услугам князя. Странно, однако ж, что у меня сегодня был Свистиков прямо от Клары Федоровны и ничего не сказал. Быть может, это желание князя, а не Клары Федоровны?
Князь Тараканов. Во-первых, я вам должен сказать, что все это устроилось не далее как несколько минут тому назад, когда Свистиков был уже у вас. Я был у Клары вместе с старцем, который, по всему видно, чем-нибудь с утра себя подправил, потому что был неприлично сладок и отвратительно любезен. Следствием всего этого было несколько живых картин вроде тех, которых и вы бывали свидетелем, а следствием живых картин — предполагаемая partie fine.
Клаверов. Однако вы не совсем лестно отзываетесь об вашем дядюшке, князь!
Князь Тараканов. Напротив того, я думаю, что дядя был бы в восторге, если б знал, что я его признаю способным представлять живые картины. Pauvre vieux![113] y него только и осталось это самолюбие. Кстати; вы слышали, Клаверов, что вчера за обедом в клубе дядя язык показал Секирину?
Клаверов. Каким же образом?
Князь Тараканов. Как же, как же! Вот видите ли, за обедом зашел разговор об этой эмансипации, ну, и дядя, по обыкновению, начал проповедовать, что все это затеяли красные. По обыкновению также, ему начал слегка подвистовывать в этом же смысле князь Бирюкханов, ну и потекла тут у них беседа поучительности беспримерной (произносит в нос): «Знаете ли вы, князь, что мы накануне революции: ведь мне мои мужики совсем оброка не платят!» — кричит через стол Бирюкханов. «Чего же другого и ожидать можно, когда мы каждый день вынуждены быть в одном обществе с зажигателями!» — отвечает дядя и злобно посматривает на Секирина. «А вы не слыхали, князь, — опять вопрошает Бирюкханов, — говорят, барон Клаус насчет этого записку представил?» А надобно вам сказать, Клаверов, что Клаус действительно подал какую-то записку, которою взывал к милосердию, и просил ни более ни менее как чтоб ничего этого не было: разумеется, записка потерпела полнейший фиаско. Секирин знал о существовании записки, да знал и об участи, которая постигла ее; ему захотелось помистифировать стариков. «Я слышал, что эта записка очень умная», — обращается он к дяде. «Очень умная-с», — отвечает дядя отрывисто. «И я слышал, что она произвела большое впечатление», — продолжает Секирин. «Очень большое впечатление», — огрызается дядя. «И я еще слышал, что все заключения ее приняты и что ничего этого не будет!» — пристает Секирин, а самого его так и сводит от внутреннего хохота. Только можете себе представить удивление присутствующих, когда дядя, вместо ответа, вдруг обращается всем корпусом к Секирину и показывает ему язык!
Все хохочут.
Клаверов. Что ж Секирин?
Князь Тараканов. Ну, Секирин, разумеется, поднял дядю на смех… Но дядя был счастлив целый вечер, поехал в театр и там всем и каждому объяснял, какой он совершил гражданский подвиг; наконец, из театра отправился к Кларе, и, ma foi,[114] я не ручаюсь, что, по прошествии законного срока, у меня не будет какого-нибудь контрабандного двоюродного братца!
Клаверов. И всему причиной Секирин! Но вы мне покуда объяснили только первую причину устройства partie fine; вторая…
Князь Тараканов. Вторая… есть и вторая, но я вам передам ее после.
Набойкин и Бобырев, видя себя лишними, встают.
Клаверов. Куда же вы торопитесь, messieurs?
Набойкин. Нет, нам еще нужно кой-куда заехать.
Клаверов (Бобыреву). Так мы еще увидимся! Скажи, пожалуйста, где ты остановился?.. Я непременно… сочту своим долгом. Однако я еще не спросил тебя, Софья Александровна с тобой?
Бобырев. Да, она в Петербурге. Мы остановились покуда у Демута.
Клаверов. Ну, так прошу тебя передать ей мой поклон. Sans adieux, messieurs![115]
Набойкин и Бобырев уходят.
СЦЕНА VI
Те же, кроме Набойкина и Бобырева.
Клаверов. Ну-с, князь, вторая причина…
Князь Тараканов. А вы не обидитесь, Клаверов, если я на этот раз позволю себе быть вашим советчиком?
Клаверов. Сделайте одолжение, князь.
Князь Тараканов. Послушайте, зачем вы ссоритесь с Кларой?
Клаверов. Помилуйте, князь, когда же я ссорился?
Князь Тараканов. Ах, боже мой, да неужели же вы думаете, что никто этого не замечает? Даже старик дядя и тот начинает догадываться, — а это его трогает. Скажу вам откровенно, об этом была речь не далее как сегодня, и дядя был даже очень красноречив. Он только и дело, что повторял: стало быть, он не хочет служить со мной! стало быть, он не хочет служить со мной! Между нами, я просто советовал бы вам оставить эту бесполезную оппозицию и продолжать действовать, как действовали прежде. Ведь вы были с нею даже более нежели в приятных отношениях — ну, и хорошо делали! Поверьте, что дядя в тысячу раз снисходительнее взглянет на это маленькое похищение его собственности, нежели на неуважение к его слабости.
Клаверов. Но когда же, какую оппозицию я делал?
Князь Тараканов. А в деле Артамонова — разве не всякий знает, что единственное препятствие к утверждению постройки за этим барином шло от вас? Разве дядя может знать, что Клара получила пятьдесят тысяч, чтобы обделать это дело, и что, кроме того, она в половине у Артамонова…
Клаверов. Будто князь и не знает?
Князь Тараканов. Положительно уверяю вас, нет. Ему просто представили, что один Артамонов может выдержать исправно такое громадное дело, что тут нужен изящный вкус, что торги в таком предприятии вовсе неуместны и так далее и так далее. Конечно, это не рекомендует умственных способностей почтенного старца, но он действует в этом случае de bonne foi[116] — это верно. Но предположим худшее, предположим, что ему известна закулисная сторона этого дела, я все-таки не понимаю, какая охота вам отнимать у этой бедной Клары ее крохи…
Клаверов. Но ведь это безнравственно, князь!
Князь Тараканов. Э, mon cher! Скажите мне прежде, чго нравственно? Коли разобрать хорошенько эту скучную материю, то, право, окажется… Сознайтесь, любезный друг, что в настоящее время все мы, сколько нас ни есть… немножко… не то чтобы… подлецы (упаси боже!)… а так… благоразумные люди! Ведь вы философ, Клаверов?
Клаверов. Но, наконец, об этом целый город болтает, князь!
Князь Тараканов. Ну, и пусть себе болтает! Неужели вы еще достаточно наивны, чтоб думать, что мы не достаточно сильны? Ну, и пусть себе болтает! Mon cher! чтобы справиться с этими болтающими людьми… il ne faut avoir que de l’impudence![117] Нужно только однажды навсегда решиться проходить мимо них, не краснея: поверьте, что все уладится! Это болтающее человечество само ждет подачки; оно в театре глазеет на Клару и указывает на нее пальцами, а внутренно волнуется нечистыми помыслами, а внутренно мечтает: ах, кабы и мне попасть в это изящное брение, покрытое батистами, кружевами и блондами! Вот почему я счел возможным сказать, что в настоящее время все, сколько нас ни есть, все мы… благоразумные люди!
